Телефонный звонок вытащил меня из состояния тревожной полудремы, в котором, мне показалось, я находился всю ночь. Мой неугомонный мозг тут же угодливо подсуетился и почти мгновенно сориентировал меня во времени и пространстве. И прежде чем мне пришлось открыть глаза, я уже твердо знал, что сегодня 14 августа, среда, и именно на сегодняшнее утро моей жене назначено кесарево сечение.
С трудом открывшиеся глаза добавили к этому всему еще несколько деталей: через плохо зашторенное окно, бесцеремонно, с чисто детской непосредственностью, в мою комнату светило утреннее августовское солнце, ну а часы, при всем хорошем их ко мне отношении, показывали всего лишь 6 утра.
Прежде чем поднять трубку, я уже откуда-то твердо знал, что этот странный утренний звонок связан каким-то образом с моей женой. Сердце мое неприятно сжалось, а откуда-то ниже, где находится желудок, юркнула вверх тревожная тошнота.
Сняв трубку, я невнятно и нервно что-то ответил.
- Алло, - в свою очередь услышал я незнакомый женский голос, - это звонят из роддома, я соседка вашей жены по палате. Меня попросили передать, что у вас родилась девочка. 54 сантиметра, три пятьсот. Все нормально, так что я поздравляю вас... папа.

На своем кресле-кровати недовольно заворочалась, а потом резко, словно пружина, села наша Настька. Она недовольно потерла руками глаза, и подчеркнуто-противным голосом задала мне двойной вопрос:
- Который час? Кто это звонил?
- Это позвонили из роддома, у тебя родилась сестричка
- Сестричка? - капризно захныкала Настя, - А вы все мне говорили, что будет братик.
- Ну, сестричка - это ведь тоже хорошо. Будешь с ней в куклы играть, косички ей заплетать...

Кофе, какой-то завтрак, звонок родителям, а заодно и теще с тестем.
В роддом я приехал где-то в половине восьмого. Узнал, что пока мне никто ничего сказать не может, узнал, что я могу что-нибудь передать жене, допустим, минеральную воду, выслушал рекомендации, какую именно минеральную воду нужно купить, а также выяснил, что передачи принимаются только с 8 часов.
И пока еще не наступили эти самые 8 часов, я отправился в нехитрый вояж по киоскам, расположенным вокруг роддома, точнее, по тем из них, которые в это раннее время уже работали.
Почти ровно в восемь, с минеральной водой, не с какой-нибудь, а именно с той, что мне посоветовали, я прилежно стоял у окошка, где принимают передачи.
Пожилая полная нянечка взяла у меня минералку и записала фамилию.
- А скажите, - как можно более приятным голосом произнес я, - у кого я мог бы узнать подробности? Ну, например, как всё прошло, как себя чувствуют мама и ребенок.
- Все нормально, - важно сказала нянечка, - три пятьсот...
- Я знаю, - гордо сказал я.
- Пятьдесят два сантиметра...
- Мне сказали пятьдесят четыре, - возмутился я.
- Ну, какая разница, пятьдесят два или четыре. Попробуй точно померяй...
И тут же, почти без паузы продолжила:
- Мальчик…
- Как МАЛЬЧИК? - мне показалось, что я ослышался, - мне же сказали, девочка!
Нянечка почему-то сильно обиделась:
- Если вы мне не верите - напишите своей жене записку. Пусть она сама вам ответит!
И я написал записку: «Мы тебя все любим. Спасибо! Утром из палаты позвонили, сказали девочка. А нянечка говорит – мальчик. Кому верить?»
Минут через десять нянечка вернулась, и победно хмыкнув, протянула мне ответ:
- Вот, пожалуйста, читайте!
Я развернул сложенный пополам тетрадный лист. В нем слабым и неровным почерком было написано:
"Любимые мои! Я родила вам братика и сына! Вес 3.600, рост 54 см . Люблю и целую! Чувствую себя хорошо!" Похоже, что для счастья нянечка нуждалась в моей полной капитуляции. Поэтому, с трудом дождавшись, пока я старательно сверну бумажку, она язвительно переспросила:
- Ну что, убедились?
- Да, спасибо, - обескуражено ответил я и растерянно побрел к выходу.
Из ближайшего телефона я перезвонил родителям и тоже шокировал их неожиданной поправкой к уже произошедшему и, казалось бы, прочно закрепившемуся в мозгах, событию.
Мама удивленно вскрикнула, услышав мои слова, и быстро передала трубку бабушке.
- Я поздравляю тебя, сыночка, - в голосе моей бабушки зазвучали слезы. Слезы радости за меня, слезы гордости за себя, что все-таки дожила до правнука, хоть и в свои, весьма не малые 93 года:
- Я знаю, что ты так хотел мальчика!

14 августа 1996 года по Чоколовскому бульвару шел высокий худощавый молодой человек. Он направлялся к ближайшей троллейбусной остановке, чтоб на "Шулявской" сесть в метро, потом на "Крещатике" пересесть на другую линию – и так добраться до Подола, в самое начало Андреевского спуска, куда с недавнего времени переместился их офис.
Хотя не было даже девяти утра, солнце уже припекало немилосердно. Те, кто в это августовское утро мог позволить себе не истекать солёным едким потом в душных офисах - давно уже ехали на Днепр, пряча торжествующие глаза под темными солнечными очками. В этот день православный мир отмечал Маковей, или Медовый Спас. А еще это была среда. И то, что была это именно среда, имело для молодого человека очень большое значение. Потому что уже довольно давно, много лет назад, каким-то непостижимым для себя образом, молодой человек догадался, что именно среда была его особенным, подчеркнуто несчастливым днем. К примеру, если в какую-нибудь среду, даже с минимальной вероятностью, что-нибудь могло пойти не так как надо - оно обязательно именно так и шло. Поэтому к каждой среде молодой человек относился недоверчиво, и никогда ничего, особенно хорошего, в этот день не ждал. И вот так случилось, что именно в эту среду - 14 августа 1996 года - у него вдруг появилась надежда, что «несчастливая среда» наконец-то превратится в обыкновенный, третий по счету день недели.
Судя по тому, как молодой человек рассеянно прикасался к резинке, удерживающей его собранные в хвост длинные черные волосы, и задумчиво поглаживал густую бороду, в которой он пытался стыдливо спрятать счастливую улыбку - молодой человек был чем-то приятно взволнован. Впрочем, временами в его мечтательном взгляде появлялось тревожное беспокойство. Тогда он внезапно останавливался, доставал из кармана какую-то бумажку, осторожно разворачивал ее, словно опасаясь, что написанное в ней каким-то невероятным образом изменилось, пока бумажка сложенной лежала в его кармане, чересчур внимательно и недоверчиво вчитывался в неровные строчки, пытаясь снова и снова убедится в чем-то очень для себя важном. И найдя, наконец, слово, ради которого он бумажку доставал, с заметным облегчением снова позволял счастливой улыбке безраздельно завладеть его лицом. И при этом губы его смешно шевелились, беззвучно произнося это самое, прочитанное уже в который раз слово - самое важное слово в это утро.

"Мальчик…"

© TEODDOR