Говорят, что современные дети зажрались. Говорят, будто бы у них все есть, и от этого им не о чем мечтать. Говорят, у них будет плохо с фантазией и пространственным воображением. Так говорят.

А я всегда боялась нехватки. Не-достаток, не-покупка, не-твое – как это порой вгрызается в память, чтобы много позже всплыть на каком-то животном, подсознательном уровне и, Боже мой, как трудно от этого избавиться, да и можно ли? Можно?
Мы не были бедными.
Нет… не так.
Все вокруг были такими же, как мы.
Комната, стеллаж. Кукла, говорящая «мама», лысый немецкий пупс с ватным тельцем. В коробке из под колготок – 24 вкладыша от «Бомбимбом». У Светы, той, что под нами, 75 вкладышей, но зато никакого пупса. Мы равны. Мы равны настолько, что поменяй нас жилищами, мы догадаемся об этом только по цвету обоев – у меня в зеленый цветок, а у нее в желтый, и с каким-то кантом под потолком.

Нам нет шансов на индивидуальность – все, что у нас есть, куплено в одном и том же магазине, и более того – мы счастливицы, оттого что нашим мамам повезло добраться до кассы в тот день, когда «выкинули» говорящих кукол.

Прекрасное «выкидывали» редко, чаще всего оно было странным и, главное - прекрасного всегда не хватало на всех. Однажды это были мишки из резины, покрытые чем-то навроде бархата. В другой раз – пластиковый поросенок с пищалкой – я его и запомнила, потому что как же можно сжать пластикового поросенка, чтобы он запищал. Еще была белка с восхитительными ушами: в ней все было плохо, но уши, уши были будто настоящие – отличные такие беличьи уши с кисточками. Да вообщем и не важно, что там выкидывали. Важно, что это был праздник, и это праздник был только один раз в месяц, и на него было необходимо успеть.

Из оставшихся 29 дней месяца получились сны длинною в двадцать шесть лет.
Я стою у прилавка. Под стеклом – зеленая железная кроватка, «эрудит», несколько вариантов пятнашек, еще какая-то непонятная мелочь «для мозга», и поролоновый петух с черным гребнем. Я ищу глазами – куклу, мишку, - не важно что, что-то живое, такое что-то, с чем мне будет интересно, может быть даже яркое, может быть даже с одежками, может быть. И не нахожу. Потому что нет его. Потому что это не тот день, который праздничный, а самый что ни на есть обычный. Потому что не «выкинули». Потому что зеленая кроватка и «эрудит».
Нас было четыре подружки. Кроватки и эрудиты были у каждой. У меня две: увезшие меня на север, пытались компенсировать снег.
Не удалось: я до сих пор ненавижу длинные зимы и меня нельзя, совершенно нельзя допускать в детский магазин.
Да, я куплю все, что там есть. Все на что хватит моих денег, а если не хватит – залезу в долг. Двадцатишестилетней дурищей беру я в руки Вини Пуха и думаю – ну какое же это счастье - с утра ты «про него смотрел», а вечером ляжешь спать, уткнувшись носом в желтое брюхо. Я смотрю на железную дорогу – и уже представляю себе, какой из нее получится город, и как можно будет прихватить вон тот конструктор для домов, и вон тех животных для фермы. Я схожу с ума от запаха канцелярии – господи, Боже праведный – не зеленого цвета с гимном или идиотскими правилами поведения, а с котом или какими-нибудь собачатами, или даже в твердой обложке, будто книжка.
Он давным-давно потонул в этих игрушках. Получить машинку на батарейках – тоже самое, как съесть на завтрак геркулес. Но у меня была зеленая кроватка, и из-за этого хаки – ему терпеть до тех пор, пока не сделает своих.

Мясо.
Второе – это мясо. Не знаю, отчего-то запомнилось, как дед делал шашлык. Шампуров было немного, и очень он суетился, все переворачивал, железным прутом шевелил угли, какой-то фанеркой поддувал, и был нелеп бесконечно. Нелеп, потому что камень был мой дед, а камни не танцуют. Когда шашлык стал готов, он откусил крохотный кусочек, и протянул мне шампур. Вгрызаясь зубами в мякоть, я могла бы и не заметить, в конце-концов мне было лет 8, а в 8 лет ты не обязан… Он стоял в стороне и так хотел этого мяса, что пережевывал его вместе со мной. Глазами.
Конечно же, я задала свой излюбленный вопрос «а от чего ты не ешь», конечно же, получила на него ответ «не хочу», конечно же, предложила еще раз, и, конечно же, была послана в соответствующем направлении.
Не знаю, отчего в тот день шампуров было мало – не было ли у нас денег, или это было дефицитом, или еще что-то. Но с того самого июля идиотская свиная туша перестала быть убиенным хряком, и обрела знаковый статус.
Зайдите ко мне в любой день – летом, зимой ли, осенью. Не важно когда. Моя морозилка забита мясом так, как будто завтра война. Если я еду на дачу, и вдруг мне взбредает в голову пожарить шашлык – это будет два килограмма. Для одной меня. Я съем пару кусочков, остальное пойдет в холодильник, потом испортится, потом отправится в мусорное ведро. Но только так будет сыт глаз мой. Тот глаз, что цапанул что-то непотребное в июле черт-знает-какого-года, и с этого самого года покоя не знал.

Переизбыток это страшно. Но недостаток гаже. Потому что есть в нем какое-то унижение. А еще потому, что ты вряд ли запомнишь, что чего-то у тебя было много. А вот того, чего не хватало, запомнишь наверняка.

(с)