Большинство женщин считают, что угнетение это пьяные побои или суровые патриархальные нормы общества. Но это не так. То с чем боролись ранние течения феминизма лишь верхушка айсберга. Нам же нужно разобраться с его темными глубинами. Самое страшное - то что многие женщины сами рады быть угнетаемыми. Почему так я поясню. Я выделяю 4 варианта подчинения.

1) Классическое подчинение.
Мужья алкаши, бьющие своих жен. Грубые мужланы, у которых женщина и пукнуть не может без их ведома. Ортодоксальные мусульмане или христиане. Это явный вид угнетения, с которым бороться проще всего - потому что он на виду. Женщине достаточно развестись с мужем угнетателем или прогнать прочь такого ухажера, желательно отоварив его чем-нибудь по голове напоследок.

В 90-х была такия жвачка Love is...
если исходить из этого посыла, то мои 80-е это Тольятти, город - бывшая комсомольская стройка, лучшие годы, школьные годы:

1. Темным ноябрьским утром, по дороге в школу, я перелезал через забор, располагающегося на пути детского сада, (обходить было не в моде) и неожиданно встретил веселых одноклассников ИДУЩИХ НАВСТРЕЧУ!
- Вы куда? Школу закрыли?
- Сегодня не учимся!!!! Брежнев Умер!
- УРА!!!!! Катим ко мне!
Сколько их потом было...

Бананы радиоактивны, так как содержат в себе сравнительно большое количество калия, в том числе радиоактивного изотопа калия-40.

Подавляющее большинство коммерческих банановых кустов (а это именно кусты) являются клонами друг друга и произошли из одного-единственного растения в Южной Азии. Это делает их чрезвычайно чувствительными к условиям окружающей среды и склонными к исчезновению.

Сейчас самый популярный сорт банана – Кавендиш (Cavendish), а перед этим его место занимал Гро-Мишель (Gros Michel), растения которого который также были фактически клонами друг друга и снабжали мир бананами до середины 20-го века. Плоды Гро Мишель были более крупными, чем Кавендиш, дольше не портились и лучше переносили транспортировку. В середине прошлого века они сорт Гро Мишель почти полностью исчез с лица Земли из-за грибка, который назвали “панамской болезнью”, который поражал растения именно этого вида. Сейчас подобная угроза нависла над бананами сорта Cavendish.

В тот день ему было грустно. Не помогали даже любимые носки – красные в тонкую зеленую полоску. Меланхолично сжевав две пары, Он вздохнул и принялся вертеться в ящике шкафа – так, что сверху, в дверцах, зазвенели стекла и тонко задребезжала серебряная ложечка в стакане с недопитым чаем.
- Ну что с тобой? – спросила Она, выдвинув ящик. Он лежал и грустно смотрел на нее, завернувшись в недоеденный носок. Глядя на то, как его шерсть топорщится во все стороны, Она вдруг поняла, что впервые рассмотрела, какого цвета у Него глаза. Оказалось – серо-голубые, большие и невероятно печальные.
- Эй, да ты чего? – уже не на шутку встревожилась она.
- Чего-чего, - хрипло сказал он, наматывая на лапу длинную красную нитку. – Похоже, я простудился.
И для убедительности зашмыгал носом. Она вздохнула, спрыгнула с кресла, где сидела, забравшись с ногами, и легко пробежала мимо ящика на кухню. Он осторожно прислушался. Сквозь долгое громыханье задвигаемых и выдвигаемых ящиков, открываемых дверей холодильника и духовки наконец послышался Ее голос:
- Нашла!
- Что – нашла? – насторожился Он, но Она, не отвечая, уже влетела в комнату, протанцевав на пороге какой-то короткий танец и повернувшись на босой пятке.

На diggreader.ru набрел на перевод текста бывшего члена культа сайентологов.

Общее описание различных событий, происходивших внутри культа сайентологии:

1. С шести лет мне разрешали видеться с мамой лишь один раз в день: в течение одного часа за ужином.
2. Маму заставляли работать по 12 часов в день лишь за ,00 в неделю, комнату и еду.
3. С шести лет я жила в общежитии отдельно от родителей с тремя другими девочками моего возраста.
4. С ранних лет мне говорили, что сайентологи лучше всех других людей, и если ты не сайентолог, то значит, ты нехороший человек.
5. Когда я встречалась с дедушкой и бабушкой, мне говорили, чтобы я им рассказывала о себе только хорошее, и если дела в школе шли не очень, чтобы я не говорила об этом, а притворялась, как будто я отличный ученик.

Давным-давно, по молодости лет, моя сестрица жила в коммуналке.
Кроме нее в этой коммуналке обитали полторы семьи. В одной комнате проживали тихие муж с женой средних лет без детей. В другой – баба Аня. О ней и речь.
В коммуналке на три комнаты было две кухни. Одну, большую, делили сестра с этими супругами. А другая, совсем крохотная, безраздельно принадлежала бабе Ане. И даже запиралась на ключ.
Баба Аня была среднестатистической советской бабушкой. Где-то у нее имелись дети и внуки, которые периодически приезжали в гости, писали письма и звали к себе. Имелись подруги для совместно почесать языками. Как и любая среднестатистическая бабушка, баба Аня периодически жаловалась на здоровье. Но ни по врачам не ходила, ни к себе их не звала. Соседям не досаждала. Ни маразма, ни склероза. Назвать ее старушкой язык не поворачивался. Так, ничего себе женщина преклонных лет.
Вообще, кстати, очень тихая и спокойная, нетипичная такая была коммуналка, надо сказать.
Если я приезжал и не заставал сестру дома, баба Аня поила меня на своей кухоньке чаем и угощала борщем. Хотя я прекрасно мог сделать это на кухне сестры. А ключ от ее комнаты всегда лежал под ковриком. Если нет, то все знали, что дверь легко открывается обычным столовым ножом. Так жили, да.
Днями все были на работе, и баба Аня оставалась в квартире одна-одинешенька. Практически все время она проводила на своей кухоньке. Потому что окна ее комнаты выходили во двор. А окно кухни – как раз наоборот. Практически на самую оживленную часть города.
Квартирка находилась на третьем этаже сталинской трехэтажки. А трехэтажка стояла на площади, аккурат через дорогу от здания облисполкома. На этой же площади, слева, стояло здание обкома партии. И Ленин посередке. Площадь, как водится, называлась Советской.
Немудрено, что большую часть времени баба Аня проводила на табуреточке у окна, наблюдая светскую жизнь начала восьмидесятых.

Жена и дочь у меня правильные блондинки. Hу это преамбула.
Теперь история. Зашел в офис молодой человек и попросил конекторов в долг. Пока ходили за ними на склад, мы с ним разговорились. Оказалось они по нацпроекту устанавливают интернет по школам. Я посетовал на низкий уровень преподавания информатики в наших сельских школах. Он тяжело вздохнул и рассказал:

- Пару дней назад подключали интернет и тянули сеть в одной сельской школе. Работали вдвоем. Подключили интернет, а теперь нужно раскинуть сеть по кабинетам, и тут поняли, что без третьего нам не обойтись. Hужно было сидеть одному за компом и просто тупо щелкать по выскакивающим сообщениям. Попросили учительницу дать какого нибудь мальчика. Та подумала и сказала:
- Мальчика я вам не дам, он вам такого наделает! Дам вам девочку, она исполнительная но в информатике не разбирается и не интересуется. Привела девушку, я посмотрел и понял, что этой блондинке по подиуму ходить привычней чем за компьютером сидеть.
Посадил ее за компьютер показал, что нужно делать. Она еще спросила: "Можно ли еще, что нибудь делать на компьютере?"
- Все, что вздумается! - сказал я с легким сердцем.

Рассказал старый кагэбэшник Юрий Тарасович:
Происходило это в самое лютое бандитское время – начало 90-х.
Место действия: где-то в костромских лесах.
Зима, мороз, пятеро местных охотников идут на лыжах к своим заветным местам охоты. Идут не спеша потому, что среди них старый ветеран войны, бывший снайпер дошедший до Берлина. Ну а сейчас понятно, что бегун из него никакой. Друзья постоянно перекуривают, чтобы дать деду отдохнуть.
Наконец мужики свернули с накатанной лыжни на нетронутый снег, и стало еще труднее. Вдруг первый в колонне, чуть не наехал на окопавшегося в снегу человека.
Все от неожиданности аж ойкнули. Человека не было видно с полуметра. Незнакомец был весь снежно-белый: маскхалат и даже на лице маска, только глазенки в дырочках чернеют.
Рядом лежала обернутая белыми полосками снайперская винтовка типа СВД. На груди у мужика болтался огромный белый бинокль, рядом лежал белоснежный рюкзак величиной почти с человека, из приоткрытого наружного кармана выглядывала подробная топографическая карта.
Мужик молча встал, достал из рюкзака большой термос и стал поливать водой снежный бруствер своего лежачего окопа. Все увидели, что даже ботинки у него белые.

У моего старого товарища, бывшего кагэбэшника Юрия Тарасовича, много друзей ветеранов войны сам он по возрасту не успел повоевать, но войну пережил и могучие старики-ветераны считают его почти за своего.
Вот Тарасыч поделился со мной одной историей со своих дачных посиделок.
Был там среди других, старый снайпер - дед Максим.
Слово за слово, разговор зашел об оружии и Тарасыч спросил:
-Максим, а какое у тебя было любимое снайперское оружие?
-Странный вопрос оружия не может быть любимого. Одна винтовка лучше, другая чем-то уступает, но любить их ?
Ну нет.
Я вообще не люблю оружия. Ты же не спрашиваешь у землекопа: "Слушай, а ты любишь свою лопату"?
А я при этом своей "лопатой" живых людей убивал. Чего там любить...?
Чистить, холить, лелеять, от мороза беречь - это да. Рабочий инструмент, но что бы любить...
А хотя я вру ребята!
Как же нет любимого оружия? Конечно есть! Это автомат ППШ.

Срать. Очень хочется срать. Не какать, не по-большому, а именно срать. Я встаю с дивана – за окном колбасится ночь – и на ощупь, чтобы не разбудить спящих хозяев, направляюсь туда, где по сведениям разноцветных лоскутков моей однотонной памяти должен находиться туалет. Но в туалете кто-то закрылся – о чём свидетельствует включенный там свет – и выходить не желает. Надо подождать. Это понимает моя голова, но не жопа. Она свербит моё сознание своим неестественно естественным желанием, и нет ей никакого дела до того, что я нахожусь в гостях у совершенно незнакомых мне людей, и элементарные правила приличия не позволяют мне постучать в злополучную, но такую желанную дверь. Терпи, маленький белый бегемот из гипса.
Чтобы как-нибудь отвлечь себя от мысли о естественных потребностях своего организма, я пытаюсь вспомнить, как я попал (очень точное слово. Точнее можно только матом) к этим гостеприимным людям. Но избирательная сущность памяти весом в одну тонну - «Льдинка, льдинка, скоро май» - предлагает мне меню из репертуара Ларисы Долиной, и я, досконально его изучив, ловлю себя на мысли, что она совершенно не умеет петь джаз. Хотя и старается.