С детьми что-то не так.

Ночами они бродят неподалеку от нашего уединенного дома. Молчат большой частью, но я слышу их шаги, чувствую, как дыхание их колышет легкие белые занавески на открытых в лес окнах, слышу, как с хрустом ломаются сухие ветки под их невесомыми ногами. Иногда дети выкрикивают бессвязные слова, и голоса их в тот момент становятся злыми и совсем взрослыми. Они кричат, как кричат некоторые птицы – галки или вороны – громко, резко и непонятно.

Крики детей по ночам не дают мне спать. Я принимаю две таблетки снотворного и, засыпая искусственным, подобным смерти сном, успеваю уловить видение. Это тир. Балаганного типа – с веселым зазывалой и плюшевыми игрушками в качестве призов. В моих руках ружье, а на шампурах напротив, между жестяными мельницами, уточками и лисицами, наколоты маленькие фигурки детей. Они улыбаются и молчат. Прицеливаюсь и попадаю в глаз маленькой девочке. Глаз взрывается красным, будто лопается воздушный, по какой-то причине наполненный кровью, резиновый шарик. Светлая головка повисает безвольно, склоняясь к правому плечу, а здоровый глаз подмигивает мне ласково и одновременно ехидно. Понимающе подмигивает. Аккуратно и сосредоточенно расстреливаю детей, и легкая отдача бьет в мое плечо. Я стреляю метко, и в голове моей блаженная пустота, ни одной мысли, кроме имени – Настенька. Почти как в раю.

Наутро в душе, стоя под искусственным дождем, обнаруживаю пурпурный туманный кровоподтек на плече. Меня это не беспокоит, ведь это

с детьми что-то не так.

Мы-то со Стасом в порядке. Стас уедет на работу, а я стану наводить порядок в нашем чудесном доме в лесу. В доме, о котором мы всегда мечтали. Ни одного человека вокруг, сорок километров до ближайшей железнодорожной станции и лес. Лес почти совсем как настоящий, только в нем ни животных, ни птиц, но мы любим тишину. Если бы только не дети.

Когда у тебя бессонница, и тебе приходится горстями глотать снотворное только для того, чтобы отключиться на пару часов и проложить смутную границу между днями, тебе перестают сниться сны. Фармакологический сон ненастоящий, возможно, так выглядит смерть. Один писатель сказал, что однажды попробовав снотворное своей подружки, просто ради интереса, он почувствовал, будто его огрели дубиной по голове и похоронили заживо. Какие уж тут могут быть сны.

Однако, в моменты зыбкой полуяви, что предшествуют сну, часто бывают видения. В последнее время это стало случаться и днем.

Я выметаю за порог нанесенные из лесу песок и хвою, вытряхиваю ковры и выбрасываю увядшие, подгнившие в зловонной воде цветы из тяжелых ваз. «После обеда нарву в лесу маков», - говорю сама себе вслух.

Возвратившись с прогулки, с алым букетом в руках я присела отдохнуть в кресле-качалке на деревянной веранде. Безмолвие и послеполуденный зной сморили меня, и я задремала, убаюканная и умиротворенная. Сквозь дрему я наблюдала, как удлиняются тени деревьев, как тень дома растет и ширится над лесом, как собственная моя тень разлеглась во всю длину песчаной дорожки. Казалось, что даже мое тело удлиняется и растет вместе с тенью.

И мнится мне – то ли гигантская моя тень отделилась от ступней, то ли увеличенное тело покинуло веранду и углубляется в темнеющий лес. Я иду высокая и сильная, а в руке моей полотняный мешочек. Мешочек, похожий на те школьные мешочки для сменной обуви, что стягивались тесемкой, только намного, намного больше.

В лесу прячутся дети. Я знаю, что их двое, еще я знаю, что с ними что-то не так. Ветер раздувает кроны деревьев, шелестит листьями, будто зовет: «Са-ша… Са-ша…». Я вижу их обоих на земляничной полянке, они полакомились спелыми ягодами, и маленькие рты измазаны в липком и красном. Они всегда были маленькие, эти дети, но теперь с моим новым, подаренным закатным солнцем ростом, тот, что побольше, едва достает до моего колена своей рыжей растрепанной макушкой.

Я хватаю рыжего и быстрым ловким движением погружаю в полотняный мешок, крепко затягиваю тесемки вокруг тоненьких щиколоток. Беленькая стоит в сторонке и смотрит на меня своими неподвижными, ничего не выражающими глазами. Мальчик лежит у моих ног, надежно спеленатый полотном и тесемками. Он молчит и почти совсем не шевелится. Просто аккуратный кокон. Мне вспоминаются ночные птичьи крики. Крики, что разрывают ночь тоской и безысходностью, крики, которые лишают меня сна. Я поднимаю большой кокон, держу его обеими руками у основания, там, где тесемки. Размахиваюсь и бью коконом по стволу ближайшей сосны, бью тем местом, где должна быть голова. Я ударяю снова и снова, всякий раз прикладывая все большую силу. Я выколачиваю этот кокон о сосну, как утром выбивала ковры от пыли. Я бью до тех пор, пока из глубины мешка не раздается легкий треск, будто разрезали спелый арбуз, и на белой полотняной поверхности появляются красные разводы. Красные – совсем, как маки на моей груди, красные – совсем, как земляничный сок на лицах детей.

Гул мотора приближающейся машины Стаса выводит меня из смурной дремы. Пробуждение подобно нырку в мутную болотную воду. Очертания предметов размыты и нечетки, и даже склоняющееся ко мне родное лицо представляется на минуту зловещим и жестоким.

Мы ужинаем вместе, а после ужина все будет так, как каждый вечер. Муж поможет мне помыть и убрать в шкафы посуду. Затем, сидя у камина, я стану разгадывать кроссворды, Стас тем временем будет вести бесконечные разговоры по телефону, непрестанно шагая по комнате, переставляя безделушки на столах и полочках, не глядя на меня. Мы станем оттягивать час, когда надо ложиться в кровать, и желтый круг света от старинной лампы, покачиваемый легким ветерком, будет плясать по нашей разобранной постели.

Желтый круг будет плясать, пока мужчина не вздохнет и не погасит свет, предварительно проверив, заперта ли входная дверь на замок. И тогда в темноте женщина найдет его руку, женщина прижмется к нему худым дрожащим телом. Женщина станет водить холодными ладонями по напряженной спине, будет судорожно обвивать ногами и руками тело мужчины, чтобы не слышать тишины за окном, чтобы не слышать того, что скрывает тишина. Мужчина прошепчет: «Ничего, ничего… это пройдет, милая». И до рассвета оба не уснут – пересохшие воспаленные глаза будут ловить движения лунных теней на потолке, и не смогут мужчина и женщина прекратить прислушиваться к тьме за окном, так же, как не смогут они перестать думать о двух могилках на далеком городском кладбище.