Не мог он остановиться.
Физически.
Старшина, возникающий в самых разных местах из ниоткуда, был нашим проклятьем.
А теперь еще и якорь украли.
У ворот училища, на въездной аллее, стоял якорь. Свежевыкрашенная многокилограммовая орясина на здоровенной каменюге, должна была символизировать героизм при обороне в войну. Видимо, оборонялись мы в войну от наседающей немчуры именно этим якорем.
Зубодробительно. И-эх! - и вот уже вражеский десант летит с ног, сбитый ударом чугунной лапы. П-папина... ракета! А теперь якорь стоял на постаменте и караульные ходили вокруг него вприсядку, потому что капитан-лейтенант Разумовский приказал пыль с него сдувать, красить регулярно и протирать ветошью.

Видимо, очень личное было у него связано с этой трехсоткилограммовой рогулькой.
Душещипательное.
Понятное дело, сразу же после этого якорь на месте уже не держался. Никак. Хоть цепляй его лапами за грунт. В караул у ворот (в "конуру", это так называлось), продуваемый всеми ветрами, ставили исключительно салабонов. Первый курс, только от теплой материнской сиськи оторванный с хрустом. И стояли они, сирые, и пучили глаза на въезжающее начальство, и тянулись по струнке, лапая карабин.

Карабины были предусмотрительно разряжены, а обойму полагалось держать в подсумке. И держали, ящуры, и меняли патроны на жевательную резинку, караси беспросветные. И были биты за это неоднократно по сусалам товарищем старшиной Россомахиным и многими другими старшинами.
Биты нещадно.
После отбоя.
И до.
А патроны все равно меняли и в "трясучку" проигрывали, коня Петра Первого дети.
Особенно тягостно было стоять в карауле зимой, когда аллею ветром насквозь продувает так, что задница смерзается до размеров грецкого ореха, а карабин примерзает ко всем заветным ленинским местам. Хорошо хоть, тулуп выдают. Правда, в этом тулупе часовой не может ни шевелиться, ни руку согнуть. Может только мелкими шажками выйти из конуры, как башня Гуляй-города, а потом спиной обратно задвинуться. Рак-отшельник, чморить его тенью отца Гамлета!

Еще волшебный тулуп открывался и закрывался. Как дверь на петлях. Поэтому часто среди ночи в конуре оставляли один тулуп, который бдительно нес постовую службу. Крепко обнимая карабин.
А сами, свесив рога за спину, неслись на камбуз.
Погреться.
Повара были добрые и никого не гоняли, потому что на товарища Разумовского им было положить с прицепом. Гражданские лица, чего с них взять.
Зато у товарища Разумовского из-за этого периодически случались приступы. С бульканьем и сипеньем, звякая вставной челюстью, на общем построении. Дымился, родимый, как титан в паровозе и все пытался что-то горячо доказать, вставить гипотенузы и натянуть перпендикуляры всем по самые гланды. Понимал его только "Хромоногий Умывальник" кап-три Марков, который вдумчиво качал своим чаном.
Так вот.
О якоре.
Якорь был любимым развлечением старших курсов. Веселились вовсю, жертвы аборта, особенно когда несчастный часовой убегал погреться.
Прибегает - и только обратно в тулуп шмыгнуть - ан, якоря-то и нет! Стоит камень. На камне надпись. "Славным защитникам..." А якоря выше - нет.
Издевательство сплошное.
А славный защитник, который должен был с аллеи глаз не спускать, танцует напротив в бушлатике что-то вроде гопака. Руки этак вот разведет - а где же якорь? И сведет - мне хана! И разведет. И сведет. И присядет - а может, якорь под камешком завалялся?
Так и танцует до утра. А утром, за час до развода, на аллее как бы невзначай нарисуется пара "старшаков". Небрежно так пройдут и страшно удивятся: а где якорь, чавэла? Что ты тут стоишь, как три тополя на Плющихе одновременно? Гордость училища проспал, зелень пупырчатая!
Только потом, как следует нарадовавшись на лицо часового, в котором уже всякое подобие человеческого утратилось, а осталась одна мировая скорбь и бледность, потому что уже нависла над ним карающая длань товарища Россомахина - только потом, курвы гнутые, потребуют водки "за ценные указания".
Водку все, кто шел в наряд на "конуру", заранее закупали. Каждый раз лелея мечту - выпить ее самим.
Ни разу не получилось, сколько помню.
А водку отдав и направление получив, несся курсантик за своими в казарму, обильно роняя по дороге фекалии. Спинывал с коек, и вот уже человек десять неслось к окаянному якорю. и со стонами, с сипом, со всхрипами, как потомки трактора "Беларусь", тянули его на место. Со стороны было забавно - муравьи тянут труп жука-голиафа в свою нору.
Главное было - успеть до прихода разводящего.
Успевали.

Но однажды эта искрометно-веселая традиция как-то сама собой заглохла. Не навсегда, конечно, но очень надолго.
Летней ночью гвардии старшина первой статьи Россомахин жену провожал. А потом возвращался в училище, вольной походкой натруженного самца.
И в это время старшаки в очередной раз тянули якорь. Предварительно, как диверсанты, намазав рожи спецсредством "Туман". Насмотрелись фильма "Коммандо". Увидев одинокого Россомахина, который уже стремил к ним свои шаги, ускоряясь, как торпедный катер на редане, они совершили фатальную ошибку.
Они решили ему противостоять и отомстить за всю дисциплинарную дрючку, которой старшина их подвергал когда-то в причудливых позах.
И кинулись на него.
Шакал Табаки так же прыгал вокруг Шер-Хана и визжал: "А мы уйдем на север!"
Только он уходил добровольно, а здесь им пришлось уйти поневоле, царапая тупыми головами асфальт.
Часовой, который проснулся и выбежал на шум, наблюдал эпическую битву. Перед этим рассказом меркнет даже Пергамский алтарь с его барельефом, где Зевс сокрушает молниями оборзевших титанов. Россомахин обошелся без молний.
Через две минуты стоять на своих двоих мог только он один. Все остальные тихо расползались, мечтая спокойно добраться до кустов и умереть в тишине. Гуманный старшина даже никому ничего не сломал.
Часовой, замерший, как соляной столп, получил от него легкую затрещину, от которой у него внутри перевернулось всякое представление о жизни, и долго еще моргал, сидя на асфальте.
А товарищ гвардии старшина первой статьи Россомахин, матерно ругаясь, поднял якорь, принес его и поставил обратно на камень.
В одиночку.

© Шарапов Вадим