Ближе к вечеру мне позвонил Костик и предупредил: «Мы сейчас придём. Только ты молчи и ничему не удивляйся». Через полчаса в распахнутых настежь дверях взору моему открылась картина «Не ждали». Я действительно не ожидал увидеть ничего подобного. Почти двухметровый Костик поддерживал странного, постоянно шагающего маленького человечка. Оба были синими в хлам.
- Кто это? - спросил я Костика, чем нарушил первую его заповедь.
- Это Большой Бен.
- А почему он всё время шагает?
- Это Большой Бен, - я решил, что Костика заклинило и обратился непосредственно к Большому Бену:
- Остановиться не пробовал?
- Нельзя, - небритый голос Большого Бена был похож на будильник с английским акцентом.
- А ты попробуй, - не унимался я.
- Нельзя.
- А пить можно?
- Пить можно.

- Ну, тогда присаживайся, - предложил я.
Костик извлёк из-за своей спины пакет, поставил его на стол и помог маленькому шагающему человечку взобраться на табурет.

Через пару рюмок Большой Бен согласился-таки остановить свой монотонный шаг. Вместе с ним остановились часы, реки и ползучие пески. Остановилось всё, и только солнце нехотя выползло из-за дома напротив и сонно повисло рядом с ошалелой луной. После пятой пьяный мистер Бен, глядя на сладко спящего Костика, изъявил желание узнать, что такое сон и впал в беспамятство. Я заботливо перенёс его на диван, укрыл тёплым бабушкиным пледом и вышел на балкон.

Полнолуние. Я бы с удовольствием написал, что это самое красивое явление в природе, если бы не торчавшее посреди ночи солнце.
Как правило, в полнолуние со мной случаются вещи, мягко выражаясь, мало приятные. Сначала я пытался себя контролировать. Затем, поняв, что все мои попытки тщетны (от судьбы не уйдёшь), просто плюнул на всё это хозяйство, о чём, признаться, нисколько не жалею. И что интересно, как только мне в голову пришла эта гениальная мысль, и я воплотил её в жизнь, действие потусторонних сил если не прекратилось совсем, то стало, по крайней мере, не столь ощутимо. Отсюда вывод: «Не пытайся познать Карму, иначе она погубит тебя». И наглядности для, я расскажу вам одну историю, которой, впрочем, на самом-то деле не было. Хотя, как знать.

Звали его Александр Сергеевич. Фамилия у него была Пушкин. И любил он больше всего на свете водку да баб. Да так любил, что даже стихи писал на этой почве. Бывало, проснётся с бодунища. Хлебнёт рассолу, запьёт его холодной водочкой. Шлёпнет по примостившейся тут же, рядом, голой заднице (всё, свободна. И, чтоб до вечера не беспокоить) и за стол. К заждавшимся его перу и бумаге. Стихи писать или, на худой конец, прозу про капитанскую дочку и, охмурившего оную, молодого красавца Дубровского.
Её звали Арина Родионовна, и на жизнь себе зарабатывала она тем, что гадала. Но, поскольку гадала она не всем, а только плохим людям, дела её продвигались не так хорошо, как этого хотелось бы. И вынуждена она была подрабатывать. Вот так и свела судьба великого поэта и великую женщину, которую, по глупому стечению обстоятельств, люди знают, как няню Пушкина.
Пока Шурилка – картонная дурилка, как иногда (раз по пятьдесят на дню) называла Пушкина добрая женщина Арина Родионовна, был маленьким, хлопот с ним, кроме обоссанных штанишек да разбитых коленок и локтей, практически не было. И первую неприятность юный Пушкин принёс в дом уже в достаточно зрелом, а именно, пятнадцатилетнем возрасте. И называлась эта неприятность гонорея или, попросту говоря, триппер. Впрочем, с этим насморком члены его семьи совместными усилиями справились достаточно быстро. Правда, после этого одна оказия стала валиться за другой на, не знавшую до сих пор горя, семью Сергея (не знаю отчества) Пушкина.

А между тем Pat Metheny развлекался, играя на сорокадвухструнной гитаре «Summertime» с Джимом Холлом. И, что ему до проблем типичной русской семьи с арабскими корнями?
А они (проблемы то есть), благодаря стараниям Александра Сергеевича, были. Да ещё какие. Вот взять хотя бы карты. Все знают, что Пушкин любил играть в карты, но мало кто знает, что, как катала, он был никто, и проигранные главы из «Евгения Онегина» - это детский лепет на солнечной лужайке, по сравнению с проигранными суммами. Не одно имение можно было бы купить, не играй Саша в карты. Но он, невзирая на просьбы и требования членов семьи, играл. Играл и, как всегда, проигрывал.
Как-то раз, проиграв фамильный перстень с бриллиантом, принадлежавший некогда его знаменитому предку Ганнибалу, Пушкин, в расстроенных чувствах, подошёл к Арине Родионовне и настойчиво попросил её погадать. Не любовь его интересовала, не слава. Он хотел выяснить, когда же, наконец, ему подфартит в этих проклятых картах. Вообще-то, неугомонный юнец неоднократно обращался с подобной просьбой к хиромантливой женщине, но той под благовидными предлогами всегда удавалось соскочить с темы, не сулящей ничего хорошего охламону, к которому она относилась с любовью и нежной привязанностью. На сей раз отказать не удалось.
- Хорошо, - сказала, разозлённая беспардонной настойчивостью юного наглеца, женщина, - я тебе погадаю. Только потом пеняй на себя.
- Вот и славно, - обрадовался Пушкин и протянул ей руку.
- Не ту, - в её всегда мягком, бархатисто-пушистом голосе появилась сталь и какая-то отрешённая решимость. Было видно, что ей не нравится то, что её вынуждают делать, но…, - Ты будешь знаменитым, - сказала гадалка будущему классику, - но прославишься ты не как карточный шулер, а как поэт, - на что будущий воздвиженец нерукотворных памятников и, причём, преимущественно себе, лишь как-то по-идиотски усмехнулся и, надеясь направить речи старухи о судьбе и роке в более понятное для себя русло, спросил:
- А что, няня, смогу ли я когда-нибудь выиграть? - возмущению женщины не было предела.
- Ты дурак или просто прикидываешься? Я же тебе русским языком сказала, что в картах тебе ничего не светит. И ещё. Вот посмотри. Видишь эту линию? - и она показала ему на линию жизни, - какая-то она у тебя короткая.
- Что это за линия?
- Это линия жизни.
Стоит ли говорить, что юности свойственна беспечность? Но, на всякий случай, он спросил:
- А, что это означает? - этот вопрос явился последней каплей в трёхлитровой чаше терпения Арины Родионовны и она, на грани нервного срыва, но внешне очень спокойно произнесла:
- А значит это то, что жить тебе на белом свете осталось не так уж и много, чтобы можно было разбрасываться жизнью куда ни попадя. И ещё это то значит, что убьют тебя, бестолкового, - и она заплакала, но сквозь слёзы продолжала, - убит ты будешь на дуэли, человеком по имени, - в голове её, выстроившись в колонку из телефонного справочника, возникали имена, среди которых были: Ленин, Брюс Ли, Гребенщиков, Никита Рязанский, Гоголь, Гитлер, Ван Дамм, но всё это было не то. И когда она уже отчаялась найти среди этого хаоса, ничего не значащих для неё, имён то, единственное и такое необходимое, перед глазами её на огромном, как небо, листе ватмана кто-то аккуратно и с любовью написал: - Дантес, - почерк был каллиграфическим.
- Но я даже не знаю, кто он такой, - видя слёзы няни, беспечность покинула чело юноши и уступила своё место беспокойству.
- Теперь знаешь, - сказала тихим голосом женщина и на её, высохшем от слёз, лице появилась демоническая улыбка.

Однако оставим ненадолго наших героев для того, чтобы поговорить о руках, вернее о ладонях, которые являются объектом пристального внимания хиромантов. Я, например, видел ладонь, линии которой складывались в одно трёхбуквенное и известное всем матерное слово. Только вместо «Й» краткого в нём была буква «И». И получалось, что обладатель, вернее обладательница (довольно симпатичная, молодая особа) этой ладони, автоматически становилась обладательницей столь драгоценного груза и, причём, заметьте, во множественном числе. Очень редкое и достаточно удачное приобретение, похвастаться которым суждено не каждому. Впрочем, по этой же причине она не ходила к гадалкам. Вот таким незатейливым способом Господь уберёг счастливицу от соблазна познать Карму. И почему Он не сделал того же с ладонями Александра Сергеевича, остаётся загадкой. Хотя, я допускаю, что при более детальном рассмотрении, там вместо хуёв вполне мог бы разместиться роман, ну скажем, Булгакова «Мастер и Маргарита».

Воображение моё, похоже, вышло покурить, потому что в голову ничего не лезет. Плохо когда ты имеешь не только больное, но ещё к тому же и курящее воображение. «Курение вредит не только здоровью, но и творчеству», - подумал я и потянулся за сигаретой. Что ж, вполне возможно, что если бы я не курил, я бы смог написать нечто вроде «Войны и Мира» или «Руслана и Людмилы», но лёгким не прикажешь (в отличие от сердца, мои лёгкие не подчиняются приказам). И я курю. И делаю это с явным наслаждением. Даже во вред своей писанине. Однако не пора ли нам вернуться к нашим героям и посмотреть, чем же они, сердобольные, занимаются.

Пушкин расхаживал из угла в угол и пытался найти рифму к слову любовь. Слова: кровь, морковь и свекровь он отмёл, как неподходящие по смыслу, однако, в голову ему больше ничего не приходило, и он остановил свой выбор на слове «вновь». Выдав на-гора поэзии зарифмованный перл типа:
«Свирель в душе проснулась вновь,
Когда вошла в неё любовь…»
и поняв, что данные словеса ничего общего с любовью не имеют, он стал, забавы ради, экспериментировать:
«Свекровь. Взыграла её кровь,
когда узрела та морковь»,

«Любовь. Морковь. Бунтует кровь.
Когда в трактир идёт свекровь»,

«И вновь любовь пускает кровь,
Если не ест морковь свекровь» и так далее, и тому подобное…, и ещё штук тридцать подобных словесных испражнений, которые мне придумывать лень. И без того понятно, что Пушкин был гениальным поэтом.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что няня была права, и Александр Сергеевич стал-таки поэтом. Однако карт не бросил. Напротив, узнав, что есть такая статья доходов, как литературный гонорар, он с утроенной энергией пустился во все тяжкие. Между прочим, я не исключаю, что плодовитость нашего героя напрямую связана с карточными долгами. И потому, как иного источника доходов, кроме платы за стихи, у него не было (а по долгам, так или иначе, платить было необходимо, а то, неровен час, и «перо» под ребро можно схлопотать), приходилось ему писать «Сказку о царе Салтане» и «о Золотой рыбке», о благородном разбойнике Дубровском (любят на Руси бандитов) и не менее благородном, но медном всаднике. А поскольку редакторы печатных изданий были далеко не лохами в литературе вообще и стихосложении в частности, и за «мыло» платить не желали, приходилось Александру Сергеевичу напрягаться для того, чтобы произведения его были высокохудожественными и при этом удобоваримыми. Нет нужды говорить о том, что с подобными задачами ему удавалось справляться просто прекрасно.
Так и жил наш герой, проводя время в убиении оного за карточным столом и в реанимировании его же за столом письменным. А, что до водки и баб, о которых я распространялся в начале сего повествования, так они были. Но поскольку мы с вами повели речь лишь о пагубных привычках Александра Сергеевича (а водка с женщинами…, кто станет утверждать, что это плохо? Разве что какой-нибудь педераст непьющий), то по этой простой причине у меня не было повода писать о них (тем паче, в негативных красках).

А где же, обещанный Ариной Родионовной своему воспитаннику, Дантес? Да вот же он, голубчик. Дантес Жорж Шарль – барон Геккерен – французский монархист, не так давно приехавший в Россию, которая, как болото, засосала его и оставила в себе навсегда. Сидит, как ни в чём не бывало в апартаментах у путаны местного разлива (а разлив был крутым, поскольку Санкт-Петербург в те времена находился в статусе столицы Российской Империи). Нога на ногу и огромная сигарета в красивых и ровных зубах от лучшего столичного дантиста. Стоп. Какая, в жопу, сигарета в те времена? Да хоть “Camel”. Несмотря на то, что тогда на территории России в моде, от панталон до языка, было всё французское, он отдавал предпочтение американским сигаретам, а посему французские никотиновые палочки фирмы “Gitanes” пролетали, как фанера над Парижем. Я бы, конечно, мог сказать о том, что по этой же причине у него и автомобиль был не французского производства, однако, делать этого не стану, потому что из всего разнообразия средств передвижения того времени он предпочитал извозчика.
Дантес Ж. Ш., так же, как и Пушкин А. С., грешил стихосложением (во все времена стихов не писали только ленивые). Но, в отличие от Александра Сергеевича, делал он это для души, а не за деньги. На любительском, скажем так, уровне. И ему не нужно было беспокоиться за качество своих произведений, стихосотворённых на скорую руку и, скажу вам по секрету, на босую ногу. Дело в том, что писать в рифму у него получалось только тогда, когда ноги его не были стеснены удушливым пленом не только обуви, но и носков. Они (то есть, ноги) должны были быть свободны, как птицы. Вполне возможно, что сочинял он ногами. Когда его распирало от нахлынувшего вдохновения, он, словно ошпаренный, бежал к секретеру, на ходу снимая со своих ног лакированные щегольские штиблеты и красные носки, для того чтобы положить на бумагу и таким образом сохранить для потомков гений своей рифмы. Нетрудно догадаться, что запашок в эти моменты стоял, «хоть святых выноси», и его горничная – женщина во всех отношениях мягкая – будучи не в силах выдержать столь массированной газовой атаки, выходила на свежий воздух. «Это для того, чтобы Вам не мешать, мсье Дантес», - врала она, лёжа в его постели, и он ей верил, пробуя на ощупь её мягкие телеса (я же говорил, что она была мягкой женщиной во всех отношениях). Не исключено, что верил он ей именно поэтому.

Судьба свела их в крутом столичном ресторане. Пушкин отмечал в нём получение очередного гонорара, а Дантес был там завсегдатаем. Их познакомила служанка Дантеса, которая отличалась мягкостью не только по отношению к своему хозяину, но и к Александру Сергеевичу также.
- Дантес Жорж Шарль, - представился барон Геккерен, из скромности не указавший своего титула.
- Пушкин Александр Сергеевич, - ответствовал переменившийся в лице поэт. У него перед глазами вдруг встал давний разговор со своей няней («убьют тебя, бестолкового, - и она заплакала, но сквозь слёзы всё же продолжала, - убит ты будешь на дуэли, человеком по имени Дантес»).
- Для меня это честь – познакомиться с популярнейшим поэтом нашего времени, - Дантес не льстил.
- Я слышал, что Вы тоже пишите? - ему действительно («Мой хозяин тоже стихи пишет») говорила об этом Настя, служанка барона, - Только вот, самих стихов мне слышать не доводилось, - говорил Пушкин, а мысли его витали где-то очень далеко от темы разговора.
Стихи оппонента его сейчас интересовали меньше всего. Он думал о своём недалёком будущем. О предстоящей дуэли он думал. И угораздило же его вляпаться в эту мистификацию. «Ну, няня! Ну, спасибо. Удружила. А впрочем, чего ради я переживаю? Пристрелю этого французика, как куропатку и делов-то», - думал Пушкин, не зная о том, что его будущий противник являлся мастером международного класса по стрельбе из мелкокалиберного пистолета (впрочем, как и пулемёта), и положительный результат в дуэли для него был таким же мнимым, как и выигрыш в карты. Но в голове у АСа русской поэзии сейчас крутилось только три слова: французик, куропатка и делов-то. И он выдал не ожидавшему ничего подобного и поэтому удивлённому донельзя французскому монархисту:
- Хотя, мне кажется, нет, я уверен, что бумага, на которой они написаны, годится только для использования по прямому назначению в клозете и, причём не высшего класса.
Дантес понял – это наезд, только ему была не понятна его причина, однако нужно было что-то отвечать этому зарвавшемуся выскочке. Этому стихоплёту Пушкину.
- Но позвольте. Не соблаговолите ли объяснить причину Вашего поведения?
- А чего тут объяснять? Ваши стихи, мсье, дерьмо. И я готов предоставить Вам сатисфакцию в любое удобное для Вас время и там, где Вы изволите назначить, - сказано это было таким тоном, что Дантесу ничего более не оставалось, как принять вызов:
- Как Вам будет угодно. Меня лично привлекают живописные места у Чёрной речки, а время… Время выберете сами, - и он ушёл, не допив свой любимый шартрез.
Исход перестрелки, включавшей в себя всего-то два несчастных выстрела, нам с вами хорошо известен. Но сейчас я о другом…
Не знай Пушкин о предстоящей дуэли, состоялась бы она вообще? И не познай он свою карму, может быть, он до сих пор радовал бы нас своими бессмертными произведениями с забавными кучерявыми рисунками на бескрайних белых полях.

Проснулся я от какого-то непонятного, обиженного на меня звука. Встал с постели и прошёл на кухню. Там, производя этот самый звук, как проклятый, молча сучил ножками Большой Бен, а ходивший рядом взад-вперёд Костик пытался его успокоить:
- Ну, кто же знал, что так получится? - спрашивал он и, не получив ответа, сам же отвечал: - никто.
- Что случилось, - спросил я.
- Опаздываем, - ответил маленький человечек и прибавил оборотов.
- Куда?
- Да ни куда, а почему, - Костик остановился и посмотрел так, как будто хотел испепелить меня своим взглядом.
- Тогда почему? - не унимался я.
- Потому что вчера кому-то захотелось узнать, что же получится, если мистер Время перестанет шагать, - я не рискнул смотреть Костику в глаза. Слишком велика была опасность обжечься.
После красноречивого, но довольно сбивчивого монолога Костика, я узнал, что маленький, постоянно шагающий человек – это тот, кто отвечает за время, и, пока он шагает, время движется вместе с его маленькими сильными ногами. Но стоит ему остановиться, и время сразу же обрастает волосами. Волосатое время – всего лишь четырнадцать, ничего не значащих букв.
Я не знаю, почему, то ли оттого, что Большой Бен не похмелился, то ли от испуга, но он перестарался, и это лето уместилось в пятнадцать минут.

Редин