Старик вошел в палату и долго смотрел на лежащего в коме мужчину, Костю. С кислородной маской на лице, укрытый по подбородок, бледный. Старик понимал, что по-хорошему им бы поменяться местами. Это Костя должен был навещать его, лежащего при смерти. Старику уже срок, Косте - нет. Он заставил себя пройти и сесть рядом с Костей. Как пятнадцать лет назад.

Пятнадцать лет назад он нашел Костю у себя под дверью дачи, которая уже тогда стала его основным местом жительства. Костя был в обмороке, истощенный, голодный и уставший. Как? Откуда? Кто? Сначала Старик занес его домой и точно также, как сейчас сидел у его кровати. Ходить Костя стал через пару недель. Заговорил через два месяца. Местная врач корила Старика и обещала, что мальчик его обворует и сбежит. Участковый честно искал откуда бы мог пропасть мальчик, но не мог ничего найти. Соседи ничего не говорили, но шептались через шаткие заборы между участками, осуждая или поддерживая. Старику было плевать. Он ухаживал за Костей как за своим сыном, которого у него не было, в остальном жизнь старика не сильно изменилась. Он все также преподавал в музыкальной школе, совмещая уроки с обычными школьными уроками музыки, горбатился на огороде, ходил за молоком со старой авоськой и вечерами читал "Новый мир" либо что-то из классики.

Через несколько месяцев Бог знает как но участковый организовал Косте документы. Сказывалось, что поселок был маленький, да от Москвы далеко.

Через полгода Костя впервые назвал Старика папой.

- Папа? Ты как? - гораздо более хрипло, гораздо более взросло. Старик встрепенулся, отряхивая паутину воспоминаний.
- Я то ничего, Костя, мог бы и хуже. Сам как себя чувствуешь?
Костя вяло улыбнулся и посмотрел в окно, стараясь не жмуриться от свежего весеннего солнца.

- Готов порхать! Я долго тут уже?
- Неделю.
- Зато сразу говорю. Так и ходить начну раньше. Зато теперь мне можно присвоить титул прошибающего лбом грузовики!

Старик вздрогнул. Неделю назад судьба словно спохватилась о тех неучтенных пятнадцати годах семейного счастья, свалившихся на Старика, и решила исправить ошибку. Пока старик копался в огороде, на дороге чуть выше потерял управление грузовик. Как он там оказался и почему предстояло разбираться следствию, водитель же лежал в коме в соседней палате. Единственное что упел понять Старик, это что на него падала огромная махина, монстр из гремящего и скрежещущего металла, надрывно ревущий и совершенно непредсказуемо переворачивающийся. Старик не испугался, он понял, что уже все и успел пожалеть, что открытый гроб ему не светит, а потом появился Костя. Костя легко подхватил сухое тело Старика на руки и побежал. Старик зажмурился. Потом был удар об землю и тишина. Когда соседи вызвали врачей, у Старика не нашли ни царапины. Костю нашли в обломках. Царапины были, и не только царапины. Костя потерял самое ценное - руки, и Старик не знал как ему это сказать. Его отвезли в райцентр и соседи попеременно возили Старика проведать сына. За эти годы они смирились с Костей и даже полюбили его. Костю нельзя было не полюбить. Всегда веселый, всегда готовый помочь...

- К слову о моем тараноподобном лбу, он чешется! - объявил Костя и полез высвобождать из под одеяла руку. Старик замер. Он не боялся, когда на него летела фура, но теперь он трепетал от ужаса. Косты с интересом посмотрел на руку и хихикнул. Ниже запястья руки не было.
- А по ощущениям она тут как тут. Какая досада!
Он почесал лоб той частью руки, что была чуть повыше культи, и убрал руку на место. Старик вытаращился на сына. Сын тепло улыбнулся, потом наморщился и опять вытащил руку на свет. Теперь он смотрел на нее гораздо дольше. Потом достал вторую руку. Старик молчал, затаив дыхание. Костя как заправский экспериментатор внимательно осмотрел бинты со всех сторон, помахал ими вразнобой, попытался соединить и поморщился от боли. Потом он попытался сравнить какая из рук у него теперь длиннее, но заявил, что достоверно сказать невозможно. Он почесал затылок, попытался натянуть на себя одеяло и вдруг выпрямился на кровати с выражением ужаса на лице.
- Как же я буду играть!
После этого Костя лишился сознания. Старик, доселе боявшийся издать хоть звук, в немом ужасе наблюдавший за Костей, выскочил из палаты и уже в коридоре свернулся калачиком на полу и заплакал. Медсестры не могли его успокоить.
- На его месте должен был быть я! На его месте должен был быть я!

Костя всегда любил слушать как Старик играет на пианино, будь то урок или просто для души. Даже не начав говорить, именно к инструменту Костя сделал свои первые шаги после болезни. Старик играл Шопена. Костя подошел к инструменту и положил руку на крышку, пытаясь прочувствовать вибрации инструмента, но как только Старик перестал играть, отошел в свой уголок. Постепенно Костя стал присутствовать на всех уроках, а когда Старик возвращался домой с работы, он нередко слышал как мальчик что-то наигрывает, пробует звуки на вкус. Однажды Старик услышал не набор разрозненных звуков, а целое произведение. Именно после этого к Косте стала возвращаться речь. Музыка и Костино здоровье были каким-то таинственным образом связаны. Чем больше Костя выздоравливал, тем сложнее и глубже становились его сочинения. Когда мальчику было плохо, от его музыки становилось грустно, а когда он был счастлив, даже случайные прохожие начинали сами того не замечая пританцовывать при ходьбе. Костя мог не играть неделями, если был занят, но инструмент и музыка для него были святы. Святое сочеталось с полным отсутствием желания это святое эксплуатировать сверх меры. Костя не стал профессиональным музыкантом. Он не менее радостно грузил товары в местном магазине и скрепя сердцем согласился взять на себя класс малышей в школе. А играл для души. Послушать его "для души" приходили даже из соседних древень.

Старик очнулся в палате рядом с Костей.
- Добрутра, пап! - весело поприветствовал его Костя и радостно помахал тем, что осталось от правой руки, - это я попросил чтобы тебя тут оставили. Мне спокойней, да и тебе тоже. А я тут книжки пытаюсь читать без рук, учусь листы передувать с места на место. Даже получается! Главное - не чихать, а то пока сообразишь какой частью руки закрывать рот, все собьется к чертовой
матери.
- Костя... извини...
- За что, пап?
- Я должен был быть на твоем месте.
- Ничего ты не должен, и оставь эту тему! Что было, то было!

Костю забирали из больницы целой толпой. Участковый приехал на служебной машине прямо ко входу и стал усиленно размахивать фуражкой перед Костиным окном.
- Ну вот, меня уже приехали в милицию забирать... - пошутил Костя.
- Н-нельзя, мы не отдадим! - испуганно встрепенулась медсестра, зашедшая поболтать.
- И скорая с ними... на случай если буду буянить, - тем же серьезным тоном продолжил пациент, глядя как из машины вылезает местная врач. Глядя на еще прибывающие машины он хотел еще добавить про понятых, но решил не слишком нервировать молоденькую медсестру. То ли Старик их предупредил, то ли встречающие оказались тактичнее, чем принято считать, но про руки никто старался не говорить. Просто кто-то прихватил его сумку, кто-то одежду, кто-то документы и все дружно выдвинулись к дому. На людях Костя хорохорился. За общим столом он почти не ел, зато наотрез отказался от попыток его покормить с ложечки и трепался без умолку. Благо соседки догадались сами убрать за собой под предлогом что не мужское это дело мыть посуду.

Из магазина Костя уволился сам, не дожидаясь пока его попросят. Осталась только школа. Там вроде как не было необходимости так активно пользоваться руками. Он на удивление легко объяснил детям что произошло с руками. Дети объяснение приняли легко. Костя, по всей видимости, так и не принял. Потянулась череда унылых дней, когда Костя на людях хорохорился, но все очевиднее страдал от своей ущербности, а старик прилагал немыслимые усилия чтобы лишний раз перед сыном не маячить. Отсутствие рук встало между ними непробиваемой преградой, стеной, причиной которой Костя видел свою ущербность, а Старик знал, что это его всего лишь его собственный эгоизм и чувство вины.

- Папа, можно я посижу на уроке? - Старик занимался с подающим надежды парнем переходного возраста. Парень сочувственно покосился на Костю, но продолжил играть. Остаток урока Костя молча слушал музыку. Когда парень ушел, Старик продолжил играть. Ему казалось, что только музыка удерживает Костю здесь. Не осуждающего Костю, каким его последнее время представлял себе Старик, а того самого мальчика, который просто очень сильно устал. Костя прислонился щекой к деревянному боку пианино. Старик играл произведение за произведением, боясь остановиться. Они сидели так, пока не пришла врач чтобы проведать как Костино выздоровление.

Костя снова стал завсегдатаем на уроках старика, но если когда-то в детстве ему этого хватало для выздоровления, то теперь этого было мало. Косте с каждым днем становилось все хуже. Старик уже подмечал, что именно музыка исцелила Костю, но теперь реакция была обратной. Старик уже не мог играть так много, как раньше, Костя не мог играть вообще. Он слонялся вокруг инструмента, пытался нажимать клавиши тем, что осталось от рук, но что он мог. Он отощал и побледнел, потом стал отказываться от еды. Врачи в поликлинике разводили руками и выписывали направления на обследование в районную клинику. Там Костю просветили со всех сторон и выписали направление к психиатру, одного похода к которому Косте хватило, чтобы возненавидеть представителей данной профессии.

Кто-то принес Старику проигрыватель и подборку дисков с классикой. Костя воодушевленно послушал в течение получаса, а потом попросил забрать.
- Она не живая.

В райцентре был концерт симфонической музыки. Сосед, владелец местного круглосуточного магазина, согласился свозить Костю с отцом на концерт. К этому времени Костя уже еле ходил. Опираясь на соседа, Костя с трудом погрузился в машину на заднее сидение, положив голову не сухие колени отца. Точно также его ввели в концертный зал. Когда заиграла музыка, Костя словно встрепенулся, подавшись вперед, жадно впитывая звуки. Руки начали летать над коленями, пока не существующие пальцы аккомпанировали оркестру. Это могла бы быть удивительная, неслыханная музыка, но никто кроме Кости не мог ее слышать.
- Ишь ты, ожил что ли? - хмыкнул сосед.
Старик покачал головой. Он знал, что это лишь временное облегчение.
- Ведь не я же играю... - прошептал Костя.

Потянулась череда дней, когда Костя все заметнее угасал. После концерта он перестал говорить, а постепенно и перестал ходить. Старику помогли перенести парня в гостиную, где он молча смотрел на пианино. Ел он опять с ложечки. Психиатр пытался пробиться к Косте и выписывал ему какие-то таблетки, но ничто не могло вернуть парню волю к жизни. Впрочем, старик понимал, что его самого то здесь только сын и держит. Уйдет сын - уйдет и отец.
- И надо ему было родиться у нас в глуши. В столице бы с ним небось такого не случилось, был бы уже богатым, по миру бы ездил... – сокрушался участковый.
- Ну, подумаешь, музыка, - возмущалась директриса школы, - было бы из-за чего страдать! Я бы еще поняла, если из-за любви!

Иногда по ночам старику чудилось, что Костя, снова ставший маленьким мальчиком, робко подбегает к инструменту и нажимает вразнобой по одной-две клавиши. Он поворачивался на другой бок, но сны его преследовали, сопровождаясь горьким осознанием того, что это всего лишь сны. Старик знал, что это невозможно. Даже когда он бодрстовал, слуховые галлюцинации преследовали его, но когда он, срываясь с места подбегал к гостиной, Костя как обычно лежал на диване и просто не моргая смотрел на пианино. По всей видимости, Старик сходил с ума.

Однажды, возвращаясь домой с работы, Старик услышал музыку, какую мог играть только Костя. Это было решительно невозможно, и зря его сердце забилось со скоростью, более подобающей восторженному юнцу. Если его галлюцинации перешли в такую стадию, впору было звонить врачам, но что бы те сделали? Положили его на обследование, стали бы искать опухоли. А денег и так еле хватает, да и кто присмотрит за Костей. Увы, мысль "Я должен держаться" не перебивала грохота марша на пианино. Смиренно вздохнув, Старик медленно разделся, всунул ноги в теплые тапки и пошаркал проведать сына. Вот, он прошел коридор, подошел к двери, до последнего глядя себе под ноги, наконец поднял глаза на Костю.

Костя сидел! Нет, пожалуй, важно даже не это, Костя ожил! Его глаза горели, на щеках появился румянец, он будто светился изнутри. Но даже не это самое важное. Костя играл на пианино!!! Конечно, руки у него не отросли, более того, Старик понятия не имел как Костя это делал, но парень смотрел на инструмент, а клавиши бегали так, будто на них играют как минимум в четыре руки. Старик протер глаза, но видение не исчезло.
- Папа! Я теперь так могу! Смотри! Я теперь не ограничен двумя руками! Я могу играть в четыре, в пять рук! Смотри!
Костя перевел глаза обратно на инструмент и клавиши запрыгали с неправдоподобной скоростью, умудряясь при этом как-то складываться в мелодию. Костя ликовал. Старик оглянулся вокруг, не зная как отличить явь от фантазии, но тут на звук зашел сосед.
- Оп-па! Да ты, Костик, этот, экстрасенс, я так погляжу...

Сосед начал снимать на сотовый телефон то, как Костя играл, но тому было абсолютно все равно. Он был музыкой и остальное не имело значения. Вся музыка, что копилась в его голове вдруг нашла выход, марш сменился мазуркой, мазурка сонатой, соната джаззовым мотивом, которому на смену пришел вальс. Прохожие, а в их поселке все друг друга знали, останавливались под окнами или заходили в дом. Старик с удивлением смотрел на этих казалось бы чужих людей, а потом с еще большим удивлением на сына.
- Теперь я за тебя спокоен, сынок, теперь и помирать не страшно.

Музыка прервалась внезапно и Костя, повернул круглые от ужаса глаза в сторону отца. Старик лежал в руках соседа, который поймал друга, когда тот пошатнулся, и счастливо улыбался. Врач, которая тоже слушала музыку, констатировала смерть. Люди смущенно расходились по домам, остались только самые верные друзья семьи.

Старика похоронили через три дня. От музыки, которую исполнил Костя, невыносимо болели сердца даже тех, кто близко Старика не знал, слезы наворачивались у людей на глаза. Они украдкой вытирали их, пытаясь понять откуда доносится музыка и кто ее играет, но мало кто был готов поверить, что эта музыка – творение долговязого калеки, что стоит рядом с гробом, бледный но без единой слезинки. Его чувства были звуками. За него плакали все остальные.

Больше Костю в городе не видели.

Говорят, безрукого пианиста всречали в разное время в разных горjдах и поселках от Владивостока до Калининграда, даже несколько свидетелей нашлось в Москве, а еще в Минске и даже в Киеве и Николаеве. Говорят, музыка – не только его чувства, но и его еда. Говорят, он сам – музыка. Но вряд ли мы с вами его увидим. Говорят, на публику он не играет.

(с) Arlyonka, 2010