— Алечка, ты представляешь, дед из 519-й опять обосрался… — в глазах и в голосе молоденькой санитарки Ирочки дрожали слезы. Ирочка была из интеллигентной семьи, никогда не сквернословила, поэтому слово «обосрался», так неожиданно обогатившее Ирочкин лексикон, заставило Алевтину насторожиться.
— Ну так пойди и помой его, — стараясь выглядеть как можно равнодушнее, ответила Алевтина. Маска равнодушия держалась на лице плохо, все норовила сползти, потому что Алевтина прекрасно знала, что дальше скажет Ирочка.
— Алечка, так я же одна не справлюсь… Его еще перестелить надо, да и пролежни обработать, повязки ведь тоже закаканные… — Ирочка интеллигентно шмыгнула носом и застенчиво-злорадно посмотрела на Алевтину. Недобрав летом несколько баллов при поступлении в мединститут, Ирочка с благословения родителей пошла работать санитаркой. Почему для этих целей она выбрала не физиотерапию, а травматологию, где надежно и надолго зафиксированные больные не обременяли себя диетами и насирали Монбланы дерьма — до сих пор оставалось для Алевтины загадкой.

— Ладно, иди, мой его. Как вымоешь — позовешь. Помогу белье перестелить, да и повязки сменить действительно придется. Не показывать же его на обходе такого красивого.

Алевтина вздохнула и отправилась готовить инструменты и материалы для перевязки дедовых пролежней.
Дед лежал в отделении уже очень давно. Его привезла «скорая» прямо с обледенелой улицы с переломом шейки бедра. Судя по тому, что родственники около деда появились только один раз (с нотариусом и договором дарения на дедову квартиру), палата №519 стала для него последним пристанищем, ибо дед сдался без боя и договор подписал сразу же. Очень скоро его крестец начал выглядывать из безобразного пролежня, старческий организм уже ничего не переваривал и дед обсирался от любой съеденной пищи. Вообще-то дед был тихий и невредный, никого не донимал, вот только необходимость мыть его по десять раз на день доводила санитарок до исступления.

Через пятнадцать минут Алевтина вкатила перевязочный столик в дедову палату. Обкаканный старик был уже относительно чист, если не считать зловонных, пропитанных гноем и дерьмом повязок на крестце. Только вот победительно-мстительное выражение Ирочкиного лица Алевтине очень не понравилось, ибо было той не свойственно. Но думать сейчас об этом было некогда, до обхода осталось совсем немного времени. Обработав пролежни и налепив на дедов крестец стерильную повязку, Алевтина решила, что разберется с Ирочкиным лицом позже.

Обычно в 519-й палате обход надолго не задерживался: здесь и так все было ясно. Однако сегодня палатного врача отчего-то обуяло усердие, и он решил тщательно проинспектировать состояние пролежней. Велев повернуть деда на бок, доктор наклонился пониже и протянул руку к марлевой нашлепке. В этот момент дед как-то очень уж развратно двинул тазом и скукожился, приняв позу эмбриона. Рука доктора замерла на полпути, он вопросительно посмотрел на Алевтину. Дед крякнул, из его воспаленной от постоянных поносов задницы с шипением и брызгами кала вырвалась небольшая продолговатая картофелина, просвистев в сантиметре от лица палатного врача. «Ну, Ирка, агроном ептваюмать!» — Алевтина на доктора старалась не смотреть, целиком сосредоточившись на рыжих конопушках, усеявших ее халат…

— Ирочка, а ты картошку-то хоть помыла перед тем как ее деду в жопу совать? — Алевтина приклеила очередную нашлепку на дедов пролежень и посмотрела на санитарку.
— Не-е-ет, — растерянно протянула Ирочка. — Я как-то об этом не подумала…
— Плохо. В следующий раз обязательно вымой.