- Каждый раз... - обиженно проговорил Кзучилбара и оборвал фразу, не закончив. Он постучал красным пальцем по железной пирамиде, закрывавшей лицо, и продолжил, запинаясь и неуверенно. - Я не знаю, но, по-моему, каждый раз повторяется одно и то же.
- Если ты про День Влюбленных, - отозвался Лобсель Виса, появившийся как всегда внезапно, - то несколько столетий назад ты сам это придумал. Мне помнится, тогда из-за твоего внезапного приступа любвеобильности пострадал целый город.
- Ну уж и город, - презрительно отозвался бог крови, - разве это был настоящий город? Посмотри на эти современные мегаполисы! Какой размах, а? Весь тогдашний город, пожалуй, мог бы уместиться на нескольких кварталах этого муравейника.
Оба балансировали на самом верху Эйфелевой башни, оставаясь невидимыми, но распространяя вокруг себя: один - сухой, почти непереносимый жар, скручивающий железо, а второй - тревогу и желание перевязать отсутствующие раны.

Многочисленные туристы, сновавшие внизу, сегодня, сами не понимая отчего, не решались подняться выше, к вершине башни.

- Мир примитивен, - с горечью констатировал Кзучилбара. Кровь капала с его кожаного плаща и шариками устремлялась вниз, но исчезала, не достигая асфальта.
- Давай поглядим на это с другой стороны, - неожиданно предложил Лобсель Виса, и принялся расхаживать туда-обратно по ажурной конструкции, гудящей под ветром. Зыбкое раскаленное марево дрожало над его неразличимым лицом и руками. Желтый бог на секунду задумался и продолжил:
- Допустим, некая часть населения города - назовем ее, например, "а", - собирается подарить цветы и объясниться в любви части населения, которую мы назовем "в". Если включить в эту категорию...

- Избавь меня от формул! - тихонько взвыл Кзучилбара, теряя невозмутимость и принимаясь махать руками так быстро, что внезапно стал похожим на гигантскую колибри. Пирамида на его голове глухо загудела, соприкоснувшись со стальной балкой.
- Хорошо, - слегка удивленно согласился Лобсель Виса, - и правда, нет никакого смысла в этих знаках и цифрах. Скажи мне вот что - ты ведь знаком с этим Валентином лично, насколько я понимаю?
- Я бы не назвал это близким знакомством, - незримо поморщился под своей пирамидой красный бог и рассеянно поскреб ее железную поверхность пальцами, оставляя на ней мокрые багровые следы. - Но да, мы несколько раз виделись. И, судя по его глазам, он меня тоже видел. Правда, в тот момент это его совершенно не интересовало, поскольку если у человека где-то очень сильно болит, то все остальное отходит для него на второй план и несколько теряет смысл. А у него как раз болело.
- Ты, конечно, в это время вдохновлял палачей, которые своими инструментами пытались сделать из пресвитера Рима что-то вроде обыкновенного свитера? - неуклюже и очень не смешно пошутил Лобсель Виса. Кзучилбара всей пирамидой молча уставился на него, и желтый бог смутился, неопределенно повертев головой.
- Иногда я просто удивляюсь, - после долгого молчания ответил бог крови, - сколько времени мы с тобой общаемся. Если учесть твою склонность к неудачным каламбурам.
- Но мы же встречаемся раз в двадцать лет! - возмутился Лобсель Виса, выдыхая сноп искр из обугленного рта. - Можно и потерпеть.
- Терплю... Но я вовсе не вдохновлял палачей, - пожал плечами Кзучилбара, - я вообще никогда никого не вдохновляю, но мне есть дело до крови. Так что, я там просто присутствовал. Конечно, если ты подумаешь, что я присутствую всегда и везде, когда кто-то порежет палец, то это будет неправдой. У меня бы просто ноги отвалились, если бы я попытался везде успевать. Но ведь не каждый раз такое происходит с потенциальным кандидатом в святые.
- И что он сказал? - с интересом спросил желтый бог. - Какими были его последние слова? Что-то эпохальное? Классическое? На высокой латыни? Прощание с дочерью тюремщика, благословление всем любящим сердцам в мире?
При слове "сердца" Кзучилбару заметно передернуло, и он глубоко задумался.
- Tuam matrem feci... - забормотал он, - м-м-м...futue te ipsum... canis matrem tuam subagiget... Или что-то в этом роде. Но это он не переставал кричать все время. Кстати, у тюремщика не было никакой дочери... А что же было самым последним, что?
Лобсель Виса слушал приятеля с возрастающим ужасом, мысленно переводя грязные латинские ругательства.
- Я вспомнил, - внезапно сказал Кзучилбара, - перед тем, как Валентину отрубили голову, он вздохнул и произнес два слова - "Stercus accidit". Но ведь эта фраза не имеет смысла, верно?
- Shit happens, - машинально, думая о другом, перевел вслух более искушенный в языках Лобсель Виса.
- Что?
- Неважно. Он просто хотел сказать, что ему не повезло, - успокаивающе отозвался желтый бог, качая головой. - Ничего себе. Удивительно, как ему, с таким характером, удалось стать святым.
- Думаю, что его просто никто не спрашивал, - угрюмо сказал красный бог и замолчал, закутавшись в плащ.

http://leit.livejournal.com/557919.html