Николай Николаевич Степахин евреев не любил.
Нет, он никого плохими словами не обзывал, никому и никогда не угрожал погромами. Более того, даже держал у себя главным бухгалтером Семена Израилевиче Бейдермана, прозванного за исключительную хватку и уникальную въедливость Бейдерманом-пинчером.
Степахин очень считался с главбухом. Но не любил. Впрочем, я уже повторяюсь.
По городским меркам Николай Николаевич был большим, даже огромным, начальником. Директор единственного в городе завода – это вам не шутка! Тем более, что город масенький, а завод большой. Оборонный!
Надо сказать, что в узких военных кругах завод славился своей продукцией. Еще больше он славился в широких городских кругах тем, что, кроме вышеназванного Бейдермана, евреев там не было. Ни одного! Даже скрытого! За этим бдительно следил бывший чекист, а ныне кадровик Нахуяров.
Так и жили. И родине служили. Пока беда не грянула. То ли на нервной почве, то ли еще почему случилось у Степахина прободение язвы. Желудочное кровотечение... Ну, вы понимаете. Конечно, его сразу в больницу, конечно, все меры... И главврач Шлафер, и главный гастроэнтеролог Бейзман с ног сбиваются. Но! Кровопотеря огромная, а нужной редчайшей группы крови нет. Уже год, как не завозили. Несмотря на просьбы, требования и – сделайте вид, что не слышали! – взятки!

Ох, чувствую, не бывать мне офицером. Да и на службе не удержаться. Посадить не посадят, но, как пить дать, переведут куда-то поглубже. А то и вовсе уволят. Не выполнил я свой профессиональный долг. Не выполнил…
Ох, да что говорить, если не жалею я ни о чем. И карьерные страсти меня не мучают.
В ту весну у нас маньяк объявился. Пять девчонок изнасилованными и убитыми нашли. Младшей пятнадцать, старшей восемнадцать…
Вся область на уши встала.
Нашли вскорости этого «маньяка». Почему в кавычках? Да потому, что маньяком оказались два студента, сынки богатеньких родителей. У одного папаня всеми игорными заведениями владел, у второго – рынками.
А у таких папаш и детишки на славу. Ославили…
Папаши попытались сходу дело замять. Не вышло. Больно много шуму-то было. Плюс доказательства убойные. Да и ребятки, в папах уверенные, такое несли…
В общем, до суда дело дошло.

Мама Лены безумно любила дерматологические эксперименты. Не то, что бы она пользовалась всей косметикой подряд, о нет. Мама покупала только самую новую, дорогую, сочетающую в себе все передовые достижения научного мира косметологов. Лучшим подарком для неё были не цветы, а какая-нибудь новинка из серии кремов по уходу за кожей. Коже своей Ленина мама уделяла внимание больше, чем уделяла его своей дочки в младенчестве, - это была по сей день её гордость, в отличие от дочери-троечницы.
Действительно, гордиться было чем: в свои без малого солок лет мамино лицо и тело были практически безупречны с точки зрения мужчин, и заставляли её подруг исходить в душе чёрной завистью, скрытой от окружающих под завесой восторженного восхищения. Многие из них обрились бы налысо, чтобы приподнять завесу тайны Ольгиной мамы, (пора, наверно, поведать, что её звали Инна), но тайна сия была надёжно скрыта под ласковой, но слегка пренебрежительной улыбкой и ироническим прищуром зелёных глаз, когда подруги в очередной раз окольными путями выводили беседу на тему, направленную на изобличение причин Инниного успеха.
Но причину его знала только сама Инна, её дочь, да ещё, пожалуй, и муж. Впрочем, последний не особо мучался догадками, и с радостью принимал это как данность, будучи дома редким гостем в перерывах между рейсами. А Инна сначала хоть и слегка досадовала на свою судьбу - быть супругой капитана, - но быстро нашла даже очень приятные стороны в долгой разлуке с мужем. Будучи женщиной весьма обстоятельной, она прекрасно сохраняла прочность семейных уз, к прибытию мужа домой была воплощением выстраданной, но соблюдённой женской чести, а отсутствие каких-либо доказательств её измены надёжно удерживало завистливых подруг от дурных наветов в её сторону.

Когда над пляжем, будто вынырнув ниоткуда, появилась летающая тарелка, никто не успел даже достать фотоаппарат. Днище тарелки распахнулось, и оттуда на людей посыпались лианы - длинные, гибкие, с толстыми мясистыми листьями. Лианы извивались, как щупальца гигантского кальмара, и хватали без разбора всех, до кого могли дотянуться. Прибрежная полоса превратилась в сущий ад - повсюду бегали перепуганные люди, а их преследовали безликие зеленые монстры, догоняли, ловили, сминали, волокли по песку; одних забрасывали в бездонное нутро летающей тарелки, других отшвыривали прочь, смяв как тряпичную куклу. Хлестала кровь, валялись оторванные руки, ноги и головы, где-то слышались безнадежные выстрелы. А потом всё закончилось так же быстро, как и началось. Лианы втянулись внутрь корабля, воздух всколыхнулся - и в небе уже никого не было. На пляже, впрочем, тоже.

-С праздником, родная,- сказал муж, протягивая букет.
-Ах, какая прелесть!- воскликнула жена.- Это же мои любимые! Натуральные брюнетки, и сколько их тут! Неси скорее вазу!
В воде брюнетки немного расправились, и вокруг их верхушек распустился пушистый венчик блестящих длинных волос. Их неброскую красоту подчеркивали размещенные вокруг композиции связки мужских рук и несколько сорванных головок бородатых бомжей.

Давно хотел написать про дерьмо, но как-то побаивался. Побаивался, что окажется "баяном". Побаивался даже тогда, когда анекдот про тещу и два порванных баяна не занимал лидирующее положение в разделе "повторные анекдоты" сайта Анекдоты из России из-за его, сайта, отсутствия, а программу "Розыгрыш" еще не показывали. Тогда вообще мало чего показывали: один художественный фильм до программы "Время" и один после.
В секретном научно-конструкторском бюро работали два человека: Николай Александрович и Юрий Александрович. Нет, конечно, в этом КБ человек работало больше чем два, но их представлять я не буду - пусть остаются секретной массовкой.

Николай Александрович человеком был вовсю положительным и педантичным. На работу никогда не опаздывал, раньше не уходил, но и не перерабатывал, ибо точен был, - как арифмометр. Вот даже если в библиотеку поедет и у него будет возможность на работу вернуться за пять минут до конца рабочего времени - он вернется. И уйдет через пять минут. Такой человек положительный. Всю работу знает, всю работу делает. Зануда только. Он даже пил занудливо. Должен же быть у человека хоть какой-то недостаток? Вот он и пил. До зеленых занудливых чертей. А какие еще черти у зануды? Только занудливые. Но даже эти зеленые не могли помешать Николаю Александровичу на работу на пол часа раньше всех приходить, чтоб не опоздать. Такой человек.

Узнав, что ученые научились выращивать сперматозоиды в пробирке, редакция The Times задалась вопросом, для чего, кроме размножения, может пригодиться мужчина. Всего журналисты насчитали 101 способ, при помощи которых женщины могут извлечь пользу из особей мужского пола.

Например, мужчина может "восхищенно свистеть при виде вас на улице, когда вам исполнился 41 год", пишет газета, отмечая, что такое поведение нужно пропагандировать на государственные деньги.

А кто, кроме мужчин, займется эксплуатацией моделей железных дорог? Кто будет гонять голубей, заниматься квантовой механикой, открывать зловещие коричневые конверты, которые женщинам присылают из банков, ловить пауков и приносить чай в постель по утрам? Кто, наконец, после вечера в пабе прикончит салат из капусты с майонезом, который с незапамятных времен вялится у вас в холодильнике?

Это произошло не так уж давно – всего десять лет назад. Но почему-то кажется, что и не случалось вовсе.
Так бывает с памятью. Она, как свет – вроде волна, но из отдельных частиц. Вот и не выходит порой воссоздать событие целиком - одни вспышки, пунктир, болотные огни.
История человека, услышанная мною десять лет назад в загородной электричке, должна была улечься в памяти целиком, но – увы…
Я сейчас буду врать, плутать и додумывать. Но в промежутках между тусклыми маячками – они все-таки есть и ведут в сентябрь 1999 года…

Девочке исполнилось шесть, и я еще не знала, что проживаю с нею последний беззаботный год перед школой. Я одергивала ее, просила сидеть смирно - лучше книжку почитай, не мешай людям!
Девчонка вертелась, не слушалась, бегала по вагону и не давала покоя утренним пассажирам. Два с половиной часа до дальней станции Водораздел казались ей невыносимыми, вот и развлекалась, как могла.
Впрочем, особо портить жизнь было некому – кроме нас с дочкой, ехавших на свидание со старенькой дачей, в вагоне было двое – бабка в дальнем углу, да невнятный мужичонка наискосок.
Не смотря на шум, бабка спала, хоть из пушки пали, дядька мою пигалицу словно не замечал. Киржацкие скулы поджали глаза, обветренная, полуазиатская морда – как у всех здешних, деревенских. Ну, вобщем, дядька из серии «пиджачишко на мне старый, да хуишко небольшой».

Историю эту много лет назад рассказал мне Петя Дмитриев – телевизионщик, журналист и продюсер. Где он сейчас и что с ним не представляю. Привожу ее здесь такой, как услышал.

Свою карьеру Петя начинал в "Медицинской газете". Почему-то, уж не помню почему, это давало ему право на творческую деятельность в Доме Медика, расположенного, как известно, на улице Герцена (ныне Никитской), в самом, что ни наесть историческом центре столицы. Что уж он там делал - совершенно неведомо, но пили они там часто. К этому располагали маленькие но, как говорят, весьма уютные гримерные за сценой, а так же то, что многие из творчески активных медиков имели прямой доступ к спирту. Дело было в тяжелые годы борьбы с алкоголизмом, так что спирт в те времена был стратегическим и редким ресурсом.

И вот пьет Петя Дмитриев с четырьмя друзьями творческими медиками шестой день. Все стадии пьянки пройдены. Анекдоты кончились, песни спелись, про жизнь рассказано все, пьяные слезы пролиты, пара фингалов заляпана йодом. Словом, переросла пьянка в черный запой. Люди молча пьют, молча падают под стол, молча просыпаются, негромко блюют и снова молча разливают. "Не надо слов! Все понятно без них!". В задумчивом оцепенении, но, строго блюдя интуитивный ритм разлива, проводят они сутки за сутками.